иди через лес
Спасибо Кальтэ за горящую коноплю, осознал, что надо с чего-то раскатывать оридж, наныл себе ключей на драбблы, чтобы рассказывать о персонажах более предметно.
(и их всё ещё можно нести!)
Номер раз, для Кальтэ же, на ключ "освобождение". Я эту идею жевал вообще давно, и она всё ещё заставляет меня нервически орать, а тут такая возможность.
Джен, смерть персонажа, всем очень плохо, кровища в кадре.
конец холодной весныВ этом году весна жестока и переменчива.
Пока умирал старый правитель, на остров пала отвратительная, горячечная, сырая жара, похожая на мокрую простынь. Жители в Белой Гавани держали окна открытыми дни напролёт, стремясь найти хоть какую-то прохладу, но духота, бездыханная, тяжёлая, словно смеялась. Даже море, казалось, замерло, покрывшись маслянистой плёнкой.
С его смертью жара истаяла. И всё словно… замерло.
Посевы не гниют на корню, но и не всходят. Деревья застыли, не выпустив почек. Только холодный ветер ходит между плотно закрытыми ставнями, проходит в аркады дома ветров, звеня колокольцами.
Мир замер в хрупком равновесии.
…быть и чашей весов, и противовесом, и ветром в аркадах, и нераспустившейся яблоней в саду, ей больно и холодно, и в третьем доме от площади умирает старуха…
Эйрэ послушал совета ловчей, избегая появляться в городе. Прямую дорогу от граничных камней к замку он помнил по-прежнему, и она выходила даже короче, чем “подобающий” путь через город.
Странно было - холмы всё ещё оставались по-зимнему седы от прошлогодних стеблей, не окрашенные ни единым цветком, сливались с выцветше-серым небом. Да и ветер был не по-весеннему зябок, хоть и не продувал надёжный дорожный плащ. Странная, замершая не ко времени граница зимы и весны.
Именно таким мир и звучал, отзываясь ему.
Замершим.
(готовым рухнуть в пропасть)
Эйрэ выругался сквозь зубы.
Что может придумать эта женщина, что она делает сейчас, он не знал. Само явление сюда, при здравом размышлении, было риском, граничащим с безумием - делая шаг за границу камней, он оказывался в её владении - в её власти.
Он ещё помнил возмущение и страх в глазах Истисс, которой он велел дожидаться вестей. Но она уже признала его господином - а, значит, склонилась, принимая приказ.
Если он умрёт, девчонку разыщут и убьют. Лаиссэ, какой он её помнил, не отличалась милосердием к предавшим…
Всё, что он помнил о Лаиссэ, после последнего, что он знал о ней, следовало смять, как бесполезный пергамент.
Признать - о соратнице и ловчем соколе своего отца, о своей наставнице, он не знал ничего.
И поэтому - не только поэтому - не мог оставить Гавань в её руках. Даже если сейчас добровольно делал шаг в готовый захлопнуться капкан.
Он знал это место своим домом.
Знаешь, княжич… прости, я часто вспоминаю дом в последнее время. Так тебя бы звали у нас.
Так вот, давно, когда я бродягой скиталась на берегах Безбрежного Озера, я слышала нелепейшую сказку.
В ней воин отправился убивать дракона, чтобы спасти княжну.
Всё ещё не знаю, чего стоит княжна, не способная сразиться сама за себя, и зачем было убивать крылатого… так и не поняла смысла той сказки.
Интересно, расскажут ли о нас историю?
Как к воину приходит дракон?
Высеченная в белой скале дорога, ведущая к воротам, знакома так, что Эйрэ мог бы, кажется, пройти её с закрытыми глазами и спиной вперёд.
Но что-то изменилось.
Он не встретил ни одного поста стражи за всё время подъёма. Ни одного просителя, или торговца, или гостя. Никого.
И, когда обогнул последний изгиб дороги, увидел распахнутые ворота.
Серебряный Ключ словно вымер.
Эйрэ положил руку на рукоять меча.
Висевшие над воротами знамёна были приспущены на два пальца, и алые ленты обвивали древки.
Траур по владыке.
Всё вместе выглядело почти… издевательским.
Почти приглашением.
Эйрэ скрипнул зубами и шагнул в ворота.
Если долго лежать среди травы священных холмов, она прорастёт в тебя, жёсткие узкие листья, как лезвия клинков, вырастут из твоей груди, “зимнее чудо” вырастет вместо сердца, и ты станешь корнями и землёй. Так говорят.
Корни, корни… тысячи нитей ткацкого станка, тяжелее, чем гора, которую надо удержать на ладонях.
Недолго. Совсем недолго.
Он предполагал чего угодно.
Засады. Чар.
Это было просто… больно.
Эйрэ привык видеть на троне отца. Серьёзным и спокойным, принимающим посланников или ведущим официальные церемонии.
Сидящим на ступеньках, смеющимся в ответ на шутку сохраняющей безмятежное лицо матери, и возвращающимся к карте, едва не сталкиваясь головами с Лаиссэ.
Тяжело поднимающимся, чтобы попрощаться с ним и Аллирэ - “вам настало время вставать на крыло”.
Эйрэ…осознал, что до сих пор не верил в его смерть. Даже если земля, воздух и вода кричали о ней, оплакивая своё горе. Даже если Истисс, скорбно опустив глаза, отдала ему семейный меч, и Эрэлгэ признала его руку.
Но всякое неверие заканчивалось.
На троне сидела худая темноволосая женщина в траурной рубахе, шитой алым по рукавам так густо, что они казались залитыми кровью.
Чёрное, красное и белое.
Росчерк, бъющий по глазам, зачитанный смертельный приговор.
- Лаиссэ, - назвал он, останавливаясь.
Выдавить то, как подобало называть её в нынешнем статусе, он бы не смог с мечом у горла.
Женщина встала.
На коленях она баюкала клинок - привычный в её руках, слегка изогнутый, с кистью на навершии клинок без ножен.
(Серебряная Лоза был мечом, передающимся среди ловчих Гавани.
Эйрэ не знал, как он сможет смотреть на этот меч.)
- Райнэ Эйрэ, - привычный хриплый и негромкий голос. У неё был шрам на горле, о котором она никогда не рассказывала.
Привычный… с какого-то момента титул. Вспоминать в странствиях это было смешно.
Сейчас - больно.
- Ответь мне, - он пренебрегает всем должным и предписанным, выбирая этот тон, но это единственное, как он ещё может говорить с ней: - Это правда?
Она понимает. Конечно, она понимает.
- Да, - ни голос, ни взгляд не вздрагивают: - Я убила твоего отца. И твою сестру - тоже.
Эйрэ вынимает меч из ножен.
Ему кажется, что глаза Лаиссэ светлеют за мгновение до того, как она вскидывает клинок, приветствуя его.
Он не успевает задуматься, встречая первую атаку.
Она всё ещё мастерски владеет клинком - она сражалась ради его отца, убивала ради него, учила его детей.
Она всё ещё была первой, кто дал в руки Эйрэ деревянный меч.
Она легче, и Лоза в форме, которую она выбирает, короче, чем Эрэлгэ. Эйрэ ещё не вошёл в полный рост и силу, но уже её превосходит.
Она знает об этом и, конечно, не являет ему снисхождения… Конечно.
Не даёт ему успеть задуматься.
Не даёт увидеть очевидное.
Меч его отца в его руках.
Раньше, чем сквозь гнев и ярость, и океаны боли, Эйрэ наконец понимает, меч падает сквозь пробитую защиту.
Разворачивает рёбра, кровавой широкой полосой.
Лаиссэ падает на колени.
Скалит клыки в…улыбке?
- Добивай…князь.
Всё ещё улыбается, когда меч перерезает ей горло, поверх старого шрама.
От драконьих владык не остаётся тел. Лепестки и земля, соль и пепел. Кровь от крови своей земли.
От неё - только солёный ветер, резкий и единственный порыв в лицо.
Номер два, для Кальтэ же, ключ "то, что никогда не позволишь себе сказать". Джен, намёк на фем, намёк на инцест, отрубленные головы и неграфичная кровища в кадре, намёк на смерти персонажей в количестве, ТУПАЯ ЖЕРТВЕННОСТЬкогда один персонаж за два драббла умер два раза, бггг
let me suffer all for youЯ шагаю медленно, припадая на раненую ногу, но разрозненное собрание кланников расступается передо мной. Растерянные, напуганные, готовые атаковать, готовые защищать, лица, голоса, запахи сливаются в бессмысленный фон, скользящий мимо.
Отрицать боль проще, если концентрируешься на одной цели.
Я смотрю только на неё.
Иррье разворачивается ко мне, и удивление всплескивает на её лице, чтобы тут же старательно угаснуть.
Она невозможно красива сейчас - в золоте занимающегося рассвета, с горящими огнём волосами, в белом оперении плаща.
Никакая стрела не способна ранить больнее.
Я держусь за её взгляд, проходя последние шаги.
Падаю на колени, вскидывая руку с зажатой в ней добычей. Заставляя замереть всех, кто плохо разглядел, что я несла в руке. Что висело на моём поясе.
- Твоя слава, таайрэ Ирреаррай, - говорю я, и голос неожиданно ясен и звонок над затихшим военным лагерем, словно последний подарок ещё бушующего в венах ветра.
Голова мёртвой княгини Чаек в моей руке заканчивает эту войну.
Цена… это стоит цены.
Потом Иррье мало не за шкирку втаскивает меня в палатку, яростно рыча. Ясно, что, считай она меня способной давать ответ, мне бы досталось когтями.
Всё воспринимается, как сквозь слабую завесу тумана, в голове пусто, звонко и легко. Нет ни осознания, что я сделала, ни понимания, что меня ждёт. Я просто сижу на спиленном бревне, смотрю, как сестра собирает бинты и настойки для обработки ран, и позволяю себе плыть в медленном, тихом безвременье.
Чувствую, как шёпот ветра в ушах медленно умирает, покидает тело, как вытекающая кровь, оставляя меня слишком… лёгкой и пустой.
Следующий слишком резкий порыв заберёт мою жизнь, как облетающий лепесток.
Это… даже не страшно. Всё равно она была взята взаймы.
Это не страшно - пока я могу смотреть на Иррье, отбрасывающую за спину сбежавшую на лицо рыжую прядь, недовольную, хмурую, восхитительно живую Иррье. Мою сестру. Мою правительницу.
Ту, что будет жить долго, что будет держать в руках всю Миэррай вместе со своим супругом, и, я знаю, удержит и справится. Я… хочу знать так.
И рада, что следы боя стёрли с моего тела то, что первые раны были ритуальными. Иррье не самая лучшая целительница. Она не заметит.
Я не хочу, чтобы она знала. Ни об этом, ни о том, что она застряла в моём сердце вечно саднящим наконечником стрелы.
Пусть ей будет легче без этого знания.
Иррье подходит ко мне с бинтами и склянкой, вздыхает, оглядывая с головы до ног.
- Я займусь твоими ранами, ты выспишься и поешь. Потом мы поговорим, - устало говорит она. И осторожно - бессмысленная осторожность, на мне нет целого места, но мне всё равно, когда это она - быстро обнимает меня.
Мне остаётся только молчать.
Всё, что я хотела бы сказать, я никогда ей не скажу.
(и их всё ещё можно нести!)
Номер раз, для Кальтэ же, на ключ "освобождение". Я эту идею жевал вообще давно, и она всё ещё заставляет меня нервически орать, а тут такая возможность.
Джен, смерть персонажа, всем очень плохо, кровища в кадре.
конец холодной весныВ этом году весна жестока и переменчива.
Пока умирал старый правитель, на остров пала отвратительная, горячечная, сырая жара, похожая на мокрую простынь. Жители в Белой Гавани держали окна открытыми дни напролёт, стремясь найти хоть какую-то прохладу, но духота, бездыханная, тяжёлая, словно смеялась. Даже море, казалось, замерло, покрывшись маслянистой плёнкой.
С его смертью жара истаяла. И всё словно… замерло.
Посевы не гниют на корню, но и не всходят. Деревья застыли, не выпустив почек. Только холодный ветер ходит между плотно закрытыми ставнями, проходит в аркады дома ветров, звеня колокольцами.
Мир замер в хрупком равновесии.
…быть и чашей весов, и противовесом, и ветром в аркадах, и нераспустившейся яблоней в саду, ей больно и холодно, и в третьем доме от площади умирает старуха…
Эйрэ послушал совета ловчей, избегая появляться в городе. Прямую дорогу от граничных камней к замку он помнил по-прежнему, и она выходила даже короче, чем “подобающий” путь через город.
Странно было - холмы всё ещё оставались по-зимнему седы от прошлогодних стеблей, не окрашенные ни единым цветком, сливались с выцветше-серым небом. Да и ветер был не по-весеннему зябок, хоть и не продувал надёжный дорожный плащ. Странная, замершая не ко времени граница зимы и весны.
Именно таким мир и звучал, отзываясь ему.
Замершим.
(готовым рухнуть в пропасть)
Эйрэ выругался сквозь зубы.
Что может придумать эта женщина, что она делает сейчас, он не знал. Само явление сюда, при здравом размышлении, было риском, граничащим с безумием - делая шаг за границу камней, он оказывался в её владении - в её власти.
Он ещё помнил возмущение и страх в глазах Истисс, которой он велел дожидаться вестей. Но она уже признала его господином - а, значит, склонилась, принимая приказ.
Если он умрёт, девчонку разыщут и убьют. Лаиссэ, какой он её помнил, не отличалась милосердием к предавшим…
Всё, что он помнил о Лаиссэ, после последнего, что он знал о ней, следовало смять, как бесполезный пергамент.
Признать - о соратнице и ловчем соколе своего отца, о своей наставнице, он не знал ничего.
И поэтому - не только поэтому - не мог оставить Гавань в её руках. Даже если сейчас добровольно делал шаг в готовый захлопнуться капкан.
Он знал это место своим домом.
Знаешь, княжич… прости, я часто вспоминаю дом в последнее время. Так тебя бы звали у нас.
Так вот, давно, когда я бродягой скиталась на берегах Безбрежного Озера, я слышала нелепейшую сказку.
В ней воин отправился убивать дракона, чтобы спасти княжну.
Всё ещё не знаю, чего стоит княжна, не способная сразиться сама за себя, и зачем было убивать крылатого… так и не поняла смысла той сказки.
Интересно, расскажут ли о нас историю?
Как к воину приходит дракон?
Высеченная в белой скале дорога, ведущая к воротам, знакома так, что Эйрэ мог бы, кажется, пройти её с закрытыми глазами и спиной вперёд.
Но что-то изменилось.
Он не встретил ни одного поста стражи за всё время подъёма. Ни одного просителя, или торговца, или гостя. Никого.
И, когда обогнул последний изгиб дороги, увидел распахнутые ворота.
Серебряный Ключ словно вымер.
Эйрэ положил руку на рукоять меча.
Висевшие над воротами знамёна были приспущены на два пальца, и алые ленты обвивали древки.
Траур по владыке.
Всё вместе выглядело почти… издевательским.
Почти приглашением.
Эйрэ скрипнул зубами и шагнул в ворота.
Если долго лежать среди травы священных холмов, она прорастёт в тебя, жёсткие узкие листья, как лезвия клинков, вырастут из твоей груди, “зимнее чудо” вырастет вместо сердца, и ты станешь корнями и землёй. Так говорят.
Корни, корни… тысячи нитей ткацкого станка, тяжелее, чем гора, которую надо удержать на ладонях.
Недолго. Совсем недолго.
Он предполагал чего угодно.
Засады. Чар.
Это было просто… больно.
Эйрэ привык видеть на троне отца. Серьёзным и спокойным, принимающим посланников или ведущим официальные церемонии.
Сидящим на ступеньках, смеющимся в ответ на шутку сохраняющей безмятежное лицо матери, и возвращающимся к карте, едва не сталкиваясь головами с Лаиссэ.
Тяжело поднимающимся, чтобы попрощаться с ним и Аллирэ - “вам настало время вставать на крыло”.
Эйрэ…осознал, что до сих пор не верил в его смерть. Даже если земля, воздух и вода кричали о ней, оплакивая своё горе. Даже если Истисс, скорбно опустив глаза, отдала ему семейный меч, и Эрэлгэ признала его руку.
Но всякое неверие заканчивалось.
На троне сидела худая темноволосая женщина в траурной рубахе, шитой алым по рукавам так густо, что они казались залитыми кровью.
Чёрное, красное и белое.
Росчерк, бъющий по глазам, зачитанный смертельный приговор.
- Лаиссэ, - назвал он, останавливаясь.
Выдавить то, как подобало называть её в нынешнем статусе, он бы не смог с мечом у горла.
Женщина встала.
На коленях она баюкала клинок - привычный в её руках, слегка изогнутый, с кистью на навершии клинок без ножен.
(Серебряная Лоза был мечом, передающимся среди ловчих Гавани.
Эйрэ не знал, как он сможет смотреть на этот меч.)
- Райнэ Эйрэ, - привычный хриплый и негромкий голос. У неё был шрам на горле, о котором она никогда не рассказывала.
Привычный… с какого-то момента титул. Вспоминать в странствиях это было смешно.
Сейчас - больно.
- Ответь мне, - он пренебрегает всем должным и предписанным, выбирая этот тон, но это единственное, как он ещё может говорить с ней: - Это правда?
Она понимает. Конечно, она понимает.
- Да, - ни голос, ни взгляд не вздрагивают: - Я убила твоего отца. И твою сестру - тоже.
Эйрэ вынимает меч из ножен.
Ему кажется, что глаза Лаиссэ светлеют за мгновение до того, как она вскидывает клинок, приветствуя его.
Он не успевает задуматься, встречая первую атаку.
Она всё ещё мастерски владеет клинком - она сражалась ради его отца, убивала ради него, учила его детей.
Она всё ещё была первой, кто дал в руки Эйрэ деревянный меч.
Она легче, и Лоза в форме, которую она выбирает, короче, чем Эрэлгэ. Эйрэ ещё не вошёл в полный рост и силу, но уже её превосходит.
Она знает об этом и, конечно, не являет ему снисхождения… Конечно.
Не даёт ему успеть задуматься.
Не даёт увидеть очевидное.
Меч его отца в его руках.
Раньше, чем сквозь гнев и ярость, и океаны боли, Эйрэ наконец понимает, меч падает сквозь пробитую защиту.
Разворачивает рёбра, кровавой широкой полосой.
Лаиссэ падает на колени.
Скалит клыки в…улыбке?
- Добивай…князь.
Всё ещё улыбается, когда меч перерезает ей горло, поверх старого шрама.
От драконьих владык не остаётся тел. Лепестки и земля, соль и пепел. Кровь от крови своей земли.
От неё - только солёный ветер, резкий и единственный порыв в лицо.
Номер два, для Кальтэ же, ключ "то, что никогда не позволишь себе сказать". Джен, намёк на фем, намёк на инцест, отрубленные головы и неграфичная кровища в кадре, намёк на смерти персонажей в количестве, ТУПАЯ ЖЕРТВЕННОСТЬ
let me suffer all for youЯ шагаю медленно, припадая на раненую ногу, но разрозненное собрание кланников расступается передо мной. Растерянные, напуганные, готовые атаковать, готовые защищать, лица, голоса, запахи сливаются в бессмысленный фон, скользящий мимо.
Отрицать боль проще, если концентрируешься на одной цели.
Я смотрю только на неё.
Иррье разворачивается ко мне, и удивление всплескивает на её лице, чтобы тут же старательно угаснуть.
Она невозможно красива сейчас - в золоте занимающегося рассвета, с горящими огнём волосами, в белом оперении плаща.
Никакая стрела не способна ранить больнее.
Я держусь за её взгляд, проходя последние шаги.
Падаю на колени, вскидывая руку с зажатой в ней добычей. Заставляя замереть всех, кто плохо разглядел, что я несла в руке. Что висело на моём поясе.
- Твоя слава, таайрэ Ирреаррай, - говорю я, и голос неожиданно ясен и звонок над затихшим военным лагерем, словно последний подарок ещё бушующего в венах ветра.
Голова мёртвой княгини Чаек в моей руке заканчивает эту войну.
Цена… это стоит цены.
Потом Иррье мало не за шкирку втаскивает меня в палатку, яростно рыча. Ясно, что, считай она меня способной давать ответ, мне бы досталось когтями.
Всё воспринимается, как сквозь слабую завесу тумана, в голове пусто, звонко и легко. Нет ни осознания, что я сделала, ни понимания, что меня ждёт. Я просто сижу на спиленном бревне, смотрю, как сестра собирает бинты и настойки для обработки ран, и позволяю себе плыть в медленном, тихом безвременье.
Чувствую, как шёпот ветра в ушах медленно умирает, покидает тело, как вытекающая кровь, оставляя меня слишком… лёгкой и пустой.
Следующий слишком резкий порыв заберёт мою жизнь, как облетающий лепесток.
Это… даже не страшно. Всё равно она была взята взаймы.
Это не страшно - пока я могу смотреть на Иррье, отбрасывающую за спину сбежавшую на лицо рыжую прядь, недовольную, хмурую, восхитительно живую Иррье. Мою сестру. Мою правительницу.
Ту, что будет жить долго, что будет держать в руках всю Миэррай вместе со своим супругом, и, я знаю, удержит и справится. Я… хочу знать так.
И рада, что следы боя стёрли с моего тела то, что первые раны были ритуальными. Иррье не самая лучшая целительница. Она не заметит.
Я не хочу, чтобы она знала. Ни об этом, ни о том, что она застряла в моём сердце вечно саднящим наконечником стрелы.
Пусть ей будет легче без этого знания.
Иррье подходит ко мне с бинтами и склянкой, вздыхает, оглядывая с головы до ног.
- Я займусь твоими ранами, ты выспишься и поешь. Потом мы поговорим, - устало говорит она. И осторожно - бессмысленная осторожность, на мне нет целого места, но мне всё равно, когда это она - быстро обнимает меня.
Мне остаётся только молчать.
Всё, что я хотела бы сказать, я никогда ей не скажу.